Dec. 11th, 2008
Интересно
, народ на умняке тиражирует фразу, при этом не слышит блин не то что молчания
, а даже слов, которые орут в уши... иногда не просто орут, а морду блин развернут в нужном направлении — смотри туда, уши даром что не обрывают, растопыривая шире, чтобы, как в воронку, вошло всё — ноль... забит наглухо, залеплен соплями типа смирения. Говно. Срань ленивая и запонтованная. Насмерть будем стоять, сохраняя свое нежное и горячо любимое имхо
— без него-то всё исчезает — а где я? кто я? да хз кто ты и что ты, еще не взвешен, еще только сам собираешь или отметаешь...



Есть люди наивные...
Dec. 11th, 2008 08:13 pmнаивные, доверчивые, открытые... Дети. Сам я к таким не отношусь, ибо груб и циничен. И эту детскость легко можно спутать с глупостью, так же, как глупости и инфантильности придать статус детскости. Но дети не могут быть глупыми, глупость не присуща детству, это свойство состоявшегося организма, ума.
И свойство это, детскость, это свойство почвы, на которой взойдут любые семена, которые в них посадят и удобрят. Попадет такой ребенок в руки мамки-воспитательницы, например, которая, то ли потому что сама иного не знала, то ли по склонности своей, будет воспитывать дитя для борделя — дорогого, пользующегося вниманием, покровительством, пышно украшенного — тут тебе и карнавалы, и маскарады, и фокусы всякие... всё ребенку развлечение, а сколько пищи для воображения — мир полный красок... полный.
И растет себе дитя, теряя постепенно и целомудренную детскость, которой не касается ничего внешнее, не пятнает, не марает... но, напротив, укрепляет корни, мощнеет ствол, ветвистей становится крона. Дубеет. Матереет.
И скажи такому дитяте, что, мол, — мамка-то твоя — блядь махровая, на которой пробы ставить негде. И водичка, которой тебя поит, — вовсе не водичка, хотя и бесцветная, и прозрачная, только у водички вкус иной и похмелья не бывает после нее... оно ж в ответ совершенно наивно возмутится — да ты что! Мамка меня любит больше всех на свете! Да она для меня..! А люди вокруг! Вон тетя Н. — она ж мне и пирожное на праздник, и научит, и подскажет. А дядя Ф.?! Он с виду такой, а сам-то меня и защитит, и накажет где надо, а если и попользует, так любя, по-отчески... А что у вас? Серость, лицемерие, грязь.
Мало таких людей, но есть... и рядом с ними, если уж с мамкой так подфартило, остается только плакать, а на вопрос — чего ж ты, глупый, плачешь-то?
только отвечать — от печали о себе, да радости за тебя...
— Так иди к нам-то!
Выкинь из головы свои глупости, у нас-то настоящая жизнь, ты просто не видишь, ибо груб и циничен.
— Спасибо, радость моя,
), я с тобой рядом посижу — мне уже радостно, и этого хватит... — И ведь не соврешь, говоря о печали-то за себя...
А дитя, как все дети, подбежит к тебе между играми — когда и как — и само не ответит, вот когда само подбежится, поговорит, похихикает, в руки сунет что-то или, наоборот, у тебя заберет, что там в руках держал, и опять по своим детским и неотложным... И постепенно держать его на коленях всё тяжелее, пока или сам не отстранится, или не наполнится до такой тяжести, что выкатится из рук и побежит по кривой... проминая и валя на своем пути. Как мельничный жернов, сорвавшийся с оси.
А если скажешь, так не обессудь...
И свойство это, детскость, это свойство почвы, на которой взойдут любые семена, которые в них посадят и удобрят. Попадет такой ребенок в руки мамки-воспитательницы, например, которая, то ли потому что сама иного не знала, то ли по склонности своей, будет воспитывать дитя для борделя — дорогого, пользующегося вниманием, покровительством, пышно украшенного — тут тебе и карнавалы, и маскарады, и фокусы всякие... всё ребенку развлечение, а сколько пищи для воображения — мир полный красок... полный.
И растет себе дитя, теряя постепенно и целомудренную детскость, которой не касается ничего внешнее, не пятнает, не марает... но, напротив, укрепляет корни, мощнеет ствол, ветвистей становится крона. Дубеет. Матереет.
И скажи такому дитяте, что, мол, — мамка-то твоя — блядь махровая, на которой пробы ставить негде. И водичка, которой тебя поит, — вовсе не водичка, хотя и бесцветная, и прозрачная, только у водички вкус иной и похмелья не бывает после нее... оно ж в ответ совершенно наивно возмутится — да ты что! Мамка меня любит больше всех на свете! Да она для меня..! А люди вокруг! Вон тетя Н. — она ж мне и пирожное на праздник, и научит, и подскажет. А дядя Ф.?! Он с виду такой, а сам-то меня и защитит, и накажет где надо, а если и попользует, так любя, по-отчески... А что у вас? Серость, лицемерие, грязь.
Мало таких людей, но есть... и рядом с ними, если уж с мамкой так подфартило, остается только плакать, а на вопрос — чего ж ты, глупый, плачешь-то?

— Так иди к нам-то!

— Спасибо, радость моя,

А дитя, как все дети, подбежит к тебе между играми — когда и как — и само не ответит, вот когда само подбежится, поговорит, похихикает, в руки сунет что-то или, наоборот, у тебя заберет, что там в руках держал, и опять по своим детским и неотложным... И постепенно держать его на коленях всё тяжелее, пока или сам не отстранится, или не наполнится до такой тяжести, что выкатится из рук и побежит по кривой... проминая и валя на своем пути. Как мельничный жернов, сорвавшийся с оси.
А если скажешь, так не обессудь...